Родион Щедрин о новой постановке «Лолиты» в Мариинском театре

КОМПОЗИТОР С МИРОВЫМ ИМЕНЕМ, АВТОР БАЛЕТОВ, СИМФОНИЙ, КОНЦЕРТОВ, ОПЕР РОДИОН ЩЕДРИН РАССКАЗАЛ О НОВОЙ ПОСТАНОВКЕ ЕГО «ЛОЛИТЫ» И ЗАГАДОЧНОЙ КНИГЕ НАБОКОВА, ЕЕ НЕЖНОСТИ, МНОГОГРАННОСТИ, ТРАГИЧНОСТИ

беседовал и г н а т с а х а р о в

Вы решили сосредоточить наш разговор на предстоящей постановке в Мариинском театре вашей оперы «Лолита». Почему?

Я сейчас вообще никаких интервью категорически не даю. Но «Лолита» — дорогое для меня дитя, а ко всем моим чадам у меня отношение очень трепетное. По крайней мере, есть определенный смысл в объяснении замысла оперы и некоторых важных деталей. Это, мне кажется, может быть интересно.

«Лолита» в Мариинском — событие для всех, кто знаком с Набоковым и с оперой. Почему именно к этому произведению у вас такое эмоциональное отношение?

Я под впечатлением от той постановки, которую уви ­ дел в Праге в октябре и которую теперь перенесут в Мариинку. Я рад, что оперу поставили на русском языке — хотя команда вся чешско -словацкая, — и счи ­ таю, что это лучшее прочтение моей оперы. И не только я так считаю, но и критика — немецкая, английская, чешская и даже русская — проявляет единодушие, како ­ го на моем веку еще не было.

Это правда, что впервые опера была постав — лена в Стокгольме на шведском, хотя написана изначально на русском?

Ну, это целая история. «Лолита» была написана 25 лет назад на русском. Премьера была в 1994 году в Стокгольме на шведском языке. Постановкой занималась шведская команда, но музыкальным руководителем был Мстислав Ростропович. А изначально она вообще предназначалась для Франции, для Опера Бастий, куда Ростроповича звали руководить театром. На руководство театром он не согласился, но поставить новую оперу был склонен. Французы хотели, чтобы это была современная русская опера на русский сюжет. То есть «Лолиту» они отнесли к России.

Но там не совсем русский сюжет, мягко говоря.

Вы знаете, это дискуссионно. Это бездонная книга — «Лолита». Бездонная, многограннейшая книга. Часто пытаются все свести к фабуле, которую знают даже не читавшие ее. Но книга в тысячи и тысячи раз глубже, многограннее, содержательнее, философичнее. Так или иначе, во Франции все это не состоялось, и пре ­ жде всего потому, что мы со Славой были наивные со ­ ветские люди и не знали, что на свете существует ав ­ торское право. А права на «Лолиту» были куплены Голливудом до марта 1997 года. И нельзя было вообще ничего поставить без помощи сына Набокова. Причем Голливуд пошел на это исключение только при усло ­ вии, чтобы постановка была на языке, на котором го ворит не более 10 миллионов человек. Шведы такими и были, поэтому премьера состоялась в Швеции. При этом театр там замечательный, и вообще они работа ­ ли прекрасно.

Почему «Лолита»? И почему именно опера?

Мне кажется — это мое личное мнение, — что прочтения «Лолиты» на драматической сцене и в кинематографе далеки от оригинала. Как всякая великая и многогранная книга, «Лолита» трудно поддается режис ­ суре и актерской игре. Те два фильма, которые были сделаны по «Лолите», меня не убедили. Поэтому мне кажется, что именно через жанр оперы можно ближе подступиться к этой загадочной книге, постараться с глубиной судеб человеческих и трагедий этих судеб соотнестись ближе всего. Ведь в опере все условно. Опера — сама условность. В кино или драматическом театре нужно слова говорить, а тут люди поют, поэтому можно подняться в другую плоскость человеческого самовыражения. В опере мы менее ограничены конкретикой. К тому же в опере — это тоже моя лич ная точка зрения — сюжет не может быть с температурой 36,6. Это должно быть 38 или 38,5. Если человек говорит — это одно состояние эмоций, но если он начинает петь и в это время его подкрепляет звучание симфонического оркестра, который, безусловно, одно из величайших изобретений человечества и восьмое чудо света, — это совсем другое состояние. Мне кажется, что «Лолита» с ее высочайшей температурой коллизии и тех образов, которые сталкиваются между собой в конфликтах, — очень подходящий сюжет для воплощения в жанре оперы.

Это бездонная книга — «Лолита». Бездонная, многограннейшая книга.

Вы не опасаетесь реакции тех, кто воспринимает в «Лолите» только эпатажные детали сюжета, не понимая, что это книга трагическая, а не эротическая?

Ну, знаете, романы Достоевского можно пересказать в одной-двух фразах как криминальный детектив. Я с вами полностью соглашусь, это трагическая книга. И сам Набоков говорил, что это патетическая книга, полная нежности, — это его слова. Эта книга сложнее, тоньше, глубже, значительнее, чем ее воспринимают многие. Она ведь была, думаю, лишь поводом для Набокова глубже погрузиться в человеческие размышления вообще — о красоте, ее скоротечности, о превратностях жизни и даже о поэтичности каждого ее дня. Она затрагивает огромное количество тем. Но что делать, если часто люди читают только одну фразу и замечают только возрастные цензы.

Работая над оперой, вы читали исследования литературоведов?

Есть тысячи исследований, посвященных «Лолите», но я не большой любитель заглядывать в умные книги. Потому что каждая из них предлагает свою версию. Однако я читал книги Набокова, его интервью, его объяснение «Лолиты» и того, что критики не смогли понять нежность, которой полна эта книга. У меня были теплые, дружеские отношения с его сыном Дмитрием, который, оценив первую постановку в Стокгольме, сказал: «Отцу бы это понравилось». И спектакль, который сейчас поставили в Чехии, — он очень глубокий, трагичный и в чем-то шекспировский, он очень бережно сделан по отношению к книге. Мне кажется, решение Гергиева взять эту опробованную трактовку в Мариинский театр — не спонтанное. И конечно, для меня будет великой радостью, что он сам встанет за пульт. Без всякого сомнения, для меня он первый дирижер сейчас на планете. Для композитора это огромная привилегия.

Что вы имеете в виду, когда называете постановку опробованной?

Очень просто. Как говорил один импресарио, публика голосует ногами. Все спектакли в Праге проданы, достать билеты трудно, люди не уходят со спектакля. К постановке отнеслись как к произведению искусства, а не как к пересказу какого-то скандального сюжета. Я хотел бы вам назвать фамилии художника и режиссера, потому что это люди талантливые и известные. Художник — Борис Кудличка, он два раза работал в Мариинском театре, успешно поставил там «Иоланту» Чайковского и «Мадам Баттерфляй» Пуччини. Режиссер — Слава Даубнерова из Братиславы, она ставила оперы Шостаковича, драматические спектакли. То есть это не то что кому-то сказали: «Иди, попробуй себя». Но в Мариинском театре все равно будет другая труппа, за исключением Пелагеи Куренной, а значит, и новый продукт, если можно так выразиться. И кубатура театра здесь, конечно, другая. И восприятие будет совершенно иным.

И «Лолита» полна загадок и недосказанностей. В этой истории, в этой любви есть и нежность, и преступление, и наказание одновременно.

То есть для вас в любом случае постановка в Мариинке станет сюрпризом?

Для меня это будет в первую очередь огромным событием. Потому что Мариинский театр — это вся история русской музыки. Это и Глинка, и Чайковский, и Мусоргский, и Бородин, и Прокофьев, и Шостакович — тут, в Мариинском театре, состоялись все мировые их премьеры. Поэтому для композитора это, я бы сказал, суровое испытание.

Эмоционально что для вас важнее — Большой театр или Мариинка?

У меня в Большом было семь мировых премьер. Это очень личное, но мне кажется, что «душа» сейчас в Мариинском театре. Тем более что после ремонта акустика в Большом театре ухудшилась, на мой взгляд. А в новой Мариинке-2 за акустику отвечал японец Ясухиса Тоёта. Он делал концертные залы в Лос-Анджелесе, Гамбурге, Сеуле — знаменитые залы по всему свету. Так что Гергиев смотрел далеко, когда в самом начале строительства Мариинки-2 позвал великого Тоёту.

Вы участвовали в принятии решений, когда «Лолита» ставилась в Праге?

Вы знаете, когда мировая премьера, конечно, от непосредственного участия в репетициях не удержаться. Но сейчас к этому спектаклю в Праге я не имел отношения. Я прилетал один раз на пресс-конференцию, где был разговор вообще о книге Набокова, о жанре оперы. Во второй раз я прилетел на премьеру, не зная, что меня ждет. Но это было так интересно, что я еще раз полетел туда и посмотрел. Так что я в пражской постановке исполнял только роль зрителя. Единственное, о чем чехи изначально меня спросили, — на каком языке лучше оперу ставить; она издана и на русском, и на английском, и на немецком. Я сказал, что я за русский язык, потому что оперу надо исполнять на языке оригинала. Написана она по-русски, поэтому я бы хотел, чтобы было по-русски. И рекомендовал Пелагею Куренную. Я ее знаю, она у меня поет и в «Левше», и в «Рождественской сказке», и в «Боярыне Морозовой». Пелагея очень способная, она показала себя не только вокально, она показала себя как отличнейшая артистка. В Мариинке сейчас в «Лолите» тоже она будет.

Насколько вообще важно оперной певице быть артисткой?

Еще как важно! Опера — это действо. Это взаимоотношения характеров, коллизии. Герои должны быть зрительно достоверны. Если выйдет Лолита — упитанная дама среднего возраста, как бы она ни пела, вы уйдете из зала. Если хотите сходить посмеяться — это можно. Когда «Лолиту» ставили в Стокгольме, на роль Лолиты объявили конкурс. Одну из сцен надо было петь в купальнике. И проводили пробы, как в кино. Директор шведской Королевской оперы Эскиль Хемберг так и сказал: должна быть достоверность. Выбрали студентку Лису Густафссон, которая была очень достоверна.

В 1994-м это было возможно, сейчас за «женскую достоверность» заклеймят позором…

Слава богу, в России мы. Мне кажется, в Европе и Америке это все дошло уже до полного абсурда.

У вас нет ощущения, что Набоков по духу сильно отличается от всех прочих русских писателей, как некая следующая ступень? Более прохладный, ментальный, ироничный и в конечном счете более европейский… Не было ли сложнее работать с материалом Набокова, чем с другой русской литературой?

Мне кажется, дело в индивидуальности каждого. А как Гоголь появился? Он разве не отличался от всех? Каждое сочинение сложно. Если было бы легко, я бы написал не семь опер, а намного больше. И «Лолита» полна загадок и недосказанностей. В этой истории, в этой любви есть и нежность, и преступление, и наказание одновременно. У меня опера начинается с конца, где героя судят. Я делал так уже: «Мертвые души» у меня заканчиваются на «Доедет то колесо или не доедет», а у Гоголя это начало. Но это уже делаешь как либреттист, и это допустимо.

Сколько времени у вас занимает работа над такой оперой? Вы умеете как-то планировать творчество?

Могу сказать одну цифру: эта опера — 501 страница партитуры. Я более российский, чем организованный человек. Сегодня мне хочется писать, завтра не хочется. Но, вы знаете, все пути равноценно достойны. Другое дело — какой путь кто и как избирает. Сейчас-то вообще все пишут на компьютерах. Да, многие молодые композиторы все на компьютере делают и сами внутренним слухом не слышат. Я более консервативен, я за то, чтобы была ручка и бумага. Я old-fashioned man в этом смысле.